Сначала я подумала, что эта девочка - ангел утешения, который очень вовремя оказался рядом: в баюкании тревоги я больше всего и нуждалась. У Маруси большие серо-голубые глаза, которые еще не научились говорить то, чего нет, но уже приобрели глубину, достаточную для того, чтобы начать искать в них большее, чем детский взгляд. У Маруси очень светлые, почти белые волосы, и кожа тоже белая. Ни в волосах, ни в коже нет, конечно, небесного свечения, вообще ничего божественного и даже особенного нет, но образ при такой внешности складывается очень трогательный. Маруся очень тоненькая - настолько, что хочется запретить ей передвигаться в пространстве: слишком много опасностей, которые разрушат ее трогательную белизну. Да это не девочка! Это - икона. Красивое изображение идеального человека; я поставлю его в красный угол, чтобы иногда смахивать с лица пыль и читать молитвы, глядя прямо на неё: спаси, помоги, избави… Я принесу ей свои мысли и чувства, положу рядом и больше никогда не почувствую себя одинокой.
Маруся, как бы я этого ни хотела, на одном месте не задерживается, не слушает, навстречу не идет. Пыль с нее сдувают родители, няни, горничные. Я в ее жизни - всего лишь репетитор по русскому языку; и хотя некоторые правила его и особенности для меня ценнее молитв, я не могу произнести их так, чтобы Маруся услышала, и расстраиваюсь. Потому что икона обещала успокоение, а живая девочка восьми лет крадет у меня остатки терпения.
В сентябре я приехала к ней домой первый раз. Тяжелые двери богатой квартиры-лабиринта открыла её мама - строгая, не очень справедливая, холодно-красивая женщина, хозяйка большого дома, командир водителей и прислуги, мама расслабленной барыньки и сорванца-подростка, бабушка пятилетней принцессы.
- Маруся! Учительница пришла, иди готовься - командует она, запуская движение небольшой процессии в комнату ученицы. Сначала туда почти бесшумно улетает легкая Маруся, которая даже не здоровалась со мной; за ней шуршит когтями по паркету маленькая лохматая собака, затем уверенными шагами следует мама, позади осторожно иду я. Комната подсказывает, как понимать происходящее: двуспальная кровать, кукольный домик в рост самой девочки, два шкафа - с одеждой и книгами, тяжелые, почти музейные, шторы, письменный стол в духе 19-го века и маленькая подушка для маленькой собачки возле окна.
- Маруся, где твоя тетрадь по русскому языку? Надо показать учителю.
Девочка молчит, хмурит брови и сжимает губы.
- Куда ты опять её спрятала? Ну вот всегда она так. Маруся, поживее, у тебя урок!
Мама резко открывает ящик письменного стола, начинает перебирать тетради, блокноты, ручки, карандаши, наклейки, закладки, скрепки...
- Понимаете, мы писать совсем разучились. До школы она писала хорошо, а что делала в первом и втором классе, непонятно. Маруся, ну где тетрадь? А, вот она.
Девочка уже сидит на своём рабочем стуле, похожем на трон, и выкладывает на стол содержимое пенала: ручка, ещё ручка, десяток цветных карандашей, стикеры, ластик в форме пончика, большая четырёхцветная ручка… Инструментарий маленькой двоечницы, которая так напряглась, когда мама взяла в руки тетрадь, что стало ясно: учебные записи были много раз показаны чужим людям с резкими комментариями по поводу их качества.
- Вот, смотрите, какое безобразие, - листает мама тетрадь. - Здесь оценка явно завышена, должна быть галимая тройка, а стоит четыре. Кошмар же, ну?
Мне хочется то нагрубить ей, то попрощаться и уйти, но жалко девочку.
- Хорошо, я поняла. Сейчас посмотрим. Ну, Маруся, давай поиграем словами?..
Мама понимающе кивает и выходит. Я достаю из сумки блокнот и планшет. Маруся не двигается и не меняет выражение лица.
- Маруся?
Молча смотрит на меня.
- Ты знаешь, что слова имеют волшебную силу?
Тишина.
- Назови, пожалуйста, свое любимое слово. Любое, какое тебе нравится.
- Я не буду писать.
Тут я поняла, что слышу ее голос впервые с того момента, как вошла в квартиру.
- Я буду писать! Ты просто скажи.
Маруся глубоко вздохнула, немного подалась вперёд, и мы начали занятие. Я чувствовала себя аниматором, который играет с детьми на пляже. Где-то после полудня. Между несколькими часами их ковыряния в песке и плескания в волнах и дневным сном. В неудачное, короче, время, когда дети истратили запас сил, ждут обеда и общаются с аниматором только потому, что родители отошли в тенек за холодным. Кто-то же должен смотреть за ребенком, пока родителя нет рядом?
Я взяла большой белый лист, и мы начали игру. Она называла, конечно, какие-то слова, неуверенно выделяла их части и придумывала однокоренные; но между моими вопросами и предложениями уводила взгляд на край листа, где через десять минут уже было нарисовано маленькое семейство единорогов.
- Вам нравится? Я много знаю про единорогов.
Я растерялась совсем.
- Да, но….
- А какой вам больше всех нравится?
Мне не нравятся единороги. Как животные и как часть жизни этой девочки. И вообще все это мне не нравится - что за капризы, почему мама не настроила ребенка на занятие?
- А теперь давай откроем тетрадь и попробуем записать что-нибудь в ней. Число сегодняшнее, например.
Маруся снова вжалась в спинку кресла. Я видела, как ей плохо, но учитель во мне давила на газ, я отчаянно цеплялась за письмо в тетрадке, чтобы как-то оправдать свое присутствие в этом доме.
- Итак, какое сегодня число?
- Я не буду писать.
- Но…
- Я не буду ничего писать.
- Почему?
- Мама говорит, что я некрасиво пишу.
Так вот почему занятие такое невыносимое: мама была с нами. Ма-мы. С Марусей - ее, а со мной - моя, которая тоже всегда хотела, чтобы каждое действие я выполняла идеально.
Я начала путаться в проекциях и эмоциях, тело мякло, как будто из него вытащили скелет, а время нашей встречи не заканчивалось. Я все еще надеялась вернуться к русскому языку, но еще больше - сделать так, чтобы Марусе стало спокойно.
И в конце концов решила, что это хорошая цель - спасти девочку от тяжелых ассоциаций и чужого мнения. После занятия я сказала маме, что буду приезжать еще: да, пробелы в знаниях есть, но не все так страшно - повторим, исправим. Мама одобряюще кивнула.
