1.
Если честно, мне сейчас очень хочется умереть.
Я сообщаю вам об этом своем желании вперед какой-либо информации о себе. Я еще обязательно расскажу о себе, но вот это все – имя, фамилия, отчество, дата рождения, цвет глаз, вероисповедание – давайте оставим на страницах паспорта и в бланках переписи населения.
А впрочем, пусть будет один ориентир: моя личная жизнь сравнительно недавно разменяла третий десяток. Уже не двадцать, еще далеко не тридцать, помножить на два – даже не пятьдесят. А я – представляете? – очень хочу умереть.
Сообщаю вам об этом, потому что не хочу говорить – никому, но хочу рассказать – всем. Конечно, не хочу говорить – как такое можно произнести вслух? Родителям – ни за что: они могут тут же твое желание исполнить тривиально бытовым методом, а если не исполнят, то обернут его на себя, и тогда умирать будет некогда. Другу тоже не скажешь – испугается. Нет, испугается не каждый, но, кажется, я могу предугадать реакцию каждого. Это скучно. А метать перед кем-то незнакомым…противно, понимаете? Поэтому – никому!..
А главное – не дай Бог сказать это себе. Представляете ситуацию? «Слушай, ты! Да, ты, то есть я! Я – то есть Ты – хочу умереть!».
Я говорю все это, находясь в абсолютно здравом уме, потому что именно в таком только состоянии и можно думать о смерти. Если бы я была (А! Еще одна подсказка, так и быть) сумасшедшей, я бы не думала вообще. Молчала бы, наверное, вязала носки, тупо смотрела на всех, кто подходил бы ко мне. Может быть, иногда выдавала бы короткие монологи, не лишенные смысла. Но не думала, ни о чем не думала бы.
А пока я – нормальная. Я сижу, думаю и знаю, осознаю (сумасшедшие не могут осознавать, хотя точно что-то знают), что сказать мне это некому, а не сказать – значит запереть в себе, повторять это себе, убить себя материальностью мысли быстрее, чем желание мое – возможно! – успеет пройти. Я нормальная. И понимаю, что все это действительно может пройти.
И вот именно поэтому я хочу рассказать о своем желании всем.
Мне некому сказать об этом прямо, и я выбираю в посредники буквы и листы, бумажные и вордовские. Я посылаю сообщение им – они перенаправят невидимым адресатам. Пусть все это будет сказано как будто не мной - я не назову себя. Достаточно знать, что я еще молода, что я – девочка, девушка, женщина, фемина, существо вроде как нежное, а посмотрите, какой бред несу!
Я нормальная, нормальная, нормальная, сижу в комнате с закрытой дверью, распахнутым окном, выключенным светом и хочу умереть.

2.
Как так получилось, что я хочу умереть?..
Ну, все ведь хотят. Живут, растут, движутся, бьются в истерике, нарываются, терпят, не терпят. Все это с разной, но в совокупности огромной силой отбирает у них жизнь. И никто никак ее не восстанавливает. (Это - в общем и целом, без частностей). Забирая у себя силы, они приближаются к смерти. Похоже, им это нравится. Значит – хотят.
Я делаю примерно то же самое. Я живу. Во всяком случае, очень часто ощущаю себя живой. Расту. Очень хочется верить, что мои ощущения меня не обманывают, - и в метафорическом смысле я расту, мое внутреннее пространство становится больше моей оболочки. Двигаюсь. Не стою на одном месте, не ковыряюсь в одной яме, не прячусь в одну и ту же катакомбу, постоянно меняю места и меняюсь. Про истерику и терпение говорить не хочу, но - они взаимосвязаны. Чем больше ты сдерживаешь истерику, тем больше создаешь видимость терпения. Чем дольше терпишь, тем горячее у тебя внутри.
Я терплю, потому что моя жизнь (читай: мое движение, мое терпение) научила меня не доверять эмоциям. Только чувствам, чувствам! При том, что внешне я изо всех сил пытаюсь казаться безэмоциональным бревном, внутри все накаляется так, что лучше бы жизнь ничему меня не учила. А древесина горит хорошо… Очень неспокойно и горячо. Будь я неспособной к обучению дурой, мне было бы куда проще, и умирать не хотелось бы.
А теперь – хочется.
Мне вообще кажется, что вариантов у нас немного. Либо смерть заберет нас, не спрашивая, либо жизнь доведет до того, что сами попросимся. Можно сколько угодно делать вид, что ты любишь жизнь, любишь людей, может быть, только себя, но на самом деле – ничего подобного. Любить - в том числе и знать. Скорее всего, ты не знаешь ни жизни, ни людей, ни тем более самого себя; не знаешь, не понимаешь – загвоздка!

3.
Не могу утверждать со стопроцентной уверенностью, но сейчас мне кажется, что жизнь начинается тогда – и одновременно становится действительно сложной, - когда ты начинаешь что-то понимать; когда твой личный опыт находит подтверждение в книгах и рассказах старших товарищей.
Самое интересное, что старшие товарищи в жизни – моей, во всяком случае, - присутствуют постоянно. Всегда на удобоваримом расстоянии есть кто-то, пытающийся тебя учить. Тут вариантов, как всегда, несколько. То тебе навязывают опыт, а ты сопротивляешься; то навязывают, и ты поддаешься. То не навязывают, и ты не видишь, проходишь мимо. То – не навязывают, а ты чувствуешь и берешь…
Мой совет – брать все. Навязанное в том числе. Закладывать в уголки своих тайных шкафчиков, где место почти не ограничено, и, когда найдется время или подвернется случай, доставать и пересматривать. Ко времени отсортируется.

4.
Когда я начала что-то понимать?
Не так уж и давно. И чем больше я пытаюсь понять – и понимаю, как мне кажется, - тем хуже мне становится. Понимание положительно отражается на качестве жизни, но отчего-то никак не помогает достигнуть гармонии. Поэтому так хочется… Надоело повторять, чего хочется.
Я не психолог, не преподаватель, мне трудно давать ссылки на какие-либо источники, кроме собственного фонтана. Но, как мне кажется, понимание приходит, когда перестаешь делать следующие вещи:
1. Оправдываться. В этом слове принципиальное значение имеет возвратная частица «ся». Себя! Себя нельзя оправдывать. Самооправдание – это инфантилизм и глубокий страх. Но, как поется в песне, «там, где страх, места нет любви».
2. Собственно, бояться. Страхи парализуют и пеленают в кокон, а когда руки завязаны, на что ты способен?
3. Повиноваться привычке. «Замена счастию» - конечно; но, если будешь бить всегда в одно место, никогда ничего не поймешь.
4. Искать простые решения. Меня долго учили, что все просто, но это тоже нужно понять. Что ты поймешь, если всегда упрощаешь себе жизнь?
5. Говорить «никогда». Во-первых, никто не знает, что и когда, во-вторых, за словом «никогда» всегда идет «не». Зачем?
6. Поддаваться эмоциям. Об этом я уже говорила.
Можно было сказать проще. Все это вместе называется расширением сознания. Когда, как, при каких обстоятельствах твое сознание начнет расширяться, предугадать трудно. Может, тебя воспитают правильно и объяснят, что кирпич просто так на голову не падает, что многое зависит от тебя лично. Может, с тобой произойдет что-то нехорошее, открывающее возможности…Придется подготовить себя к тому, что будет тяжело, и захочется все того же.
Мне повезло. Прошлым летом меня научили не бояться. Не объясняли, правда, что с этим делать. Но тогда же пришло понимание, что я сама себе могу многое объяснить, и даже – должна. Я объяснила себе, что многое могу; что в момент принятия решения, касающегося собственной жизни, слушать нужно больше себя, но, когда надо как-то отрегулировать отношения с другим человеком, - его, другого; что, в идеале, стоит говорить меньше, особенно о своих планах, а слушать - больше.
С тех пор, как я все это поняла, мне не давала покоя метафора второго рождения; казалось, что я только начинаю жить. Первые попытки осознать и понять оказались успешными – я смогла устроить свое существование так, как мне хотелось.
Я занималась объяснением себе себя и происходящего вокруг весь остаток года. А в начале нового существование стало невыносимым. Я научилась отвечать себе на все вопросы, но оставался один – зачем мне это умение?
«Бросили – плыви», - рассказывал мне друг о некоем третьем лице, которому, как казалось другу, пришлось в жизни нелегко. Я разжевала и проглотила эту фразу чуть ли не с обидой, тут же отругав себя за инфантильность. Мне тогда уже было тяжело; я не понимала, как друг не видел, что мне тоже – как, в общем, многим, - приходится нелегко. Что я тоже – плыву, не умея плавать. Разница положений заключалась в том, что я бросила себя сама. Добровольно. (И такой момент – друг все видел; но моя обида – признак того, что плавать я пока так и не научилась).
Собственно, все дело в том, что я сделала выбор. На столе передо мной стояли пузырьки с этикетками, ничего не обещавшими, но обозначившими возможности. Я выбрала один, темно-синий, с надписью «самодостаточность». Выпила, бросилась в воду и поплыла.

5.
Мысли в голове путаются. Но – вы заметили? – объясняя причины своего желания, я отошла от темы собственно смерти.
Как всякий нормальный подросток, о смерти я подумывала еще лет десять назад. Об этом рассказывать смысла нет. Лучше расскажу не о себе.
В моей школе на класс младше училась девочка. Красивая хорошая девочка. Мы с ней вместе пели в хоре и учились играть на фортепиано. Однажды выступали дуэтом: она пела, а я аккомпанировала на рояле. «Ave Maria», понимаете?
Кажется, я тогда перешла в седьмой класс. Или в восьмой. Был сентябрь, помню точно. По школе разошлась новость, что моя солистка…прыгнула с крыши. Прыжок, разумеется, оказался смертельным.
Все это казалось нереальным, но родители и учителя грустили, многозначительно перешептывались, передавая друг другу новые подробности этого несчастья. А мы, маленькие, задавали множество вопросов. Что узнали? Что прыгала она не просто так, а из-за нелюбви какого-то мальчика. Что на крыше остались ее ботинки…
Для нежного школьного возраста этого было достаточно. Понять трудно, но прочувствовать вполне можно. Почувствовать конец и, следом за ним, начало. Нет, не так: продолжение после конца.
Где-то в дальних углах памяти все это отложилось. Но подростковый возраст тем и примечателен, что юный человек слишком занят собой, слишком эгоцентрист. И мысли о самоубийстве посещают его в те моменты, когда кажется, что мир его выплевывает. И много нужно времени для того, чтобы понять: ты – не жвачка, и никто тебя не жует. Возможно, именно так ты это видишь. Но в твоей власти видение изменить.
Продолжение тащило меня по жизни в сторону выгорания. Я была очень нервной, истеричной, переживающей. Много чего делала, - училась, пела в хоре, занималась английским, ходила на теннис, - но совсем не помню, о чем думала. Видимо, о себе.
Незадолго до моего выпуска умер дедушка. Я была к этому не готова, а мама почему-то удивилась, увидев меня, плачущую носом в стенку. Но в стенку я утыкалась в тот день, когда мне про дедушкину смерть рассказали. А вот когда хоронили…
Вот теперь у меня сомнения: я нормальная, если говорю на такие темы с незнакомыми? Но ведь мое продолжение учило и этому: ко всему относиться спокойнее.
Так вот, когда хоронили дедушку, я точно чуть не сошла с ума. Это ощущение конца уже не выбить из памяти. Из настоящего тоже – не выбить. В шестнадцать лет я ничего подобного себе не представляла, зато начиталась Толстого. А у него в «Войне и мире» сказано, что у мертвых лица красивые и спокойные. (Это о Лизе Болконской, кажется). Но мой дедушка был мало того, что неузнаваем; его лицо не выражало ничего.
Зачем я это рассказываю? Речь о том, что смерть, как и все вокруг, можно воспринимать двояко. Можно – мозгом, и в таком случае ты думаешь о ней что-то, или нет; а можно – сердцем, или – мясом, как говорит один мой друг. Если эти восприятия совпадают, возможно, ты что-то знаешь. И даже – понимаешь.
А вот что было дальше, я рассказывать точно не буду. Все изменилось внутри, и не раз. Мое отношение к себе, к жизни, к смерти. Всем этим не шутят, не разбрасываются. Не буду.

6.
Кстати - или совсем некстати - сказать, своей смерти я не боюсь. Или мне так кажется?
Возможно, потому, что я в нее не верю, никогда себе не представляла. То, что я видела и чувствовала, не переносится почему-то себя. И хорошо, что не переносится.
Зато очень живо представляется, что будет со мной, если – тьфу-тьфу-тьфу – случится что-то…кто-то…бррр, нет!

7.
Вам понятно уже, наверное, что я не столько хочу умереть, сколько жду немедленного, безапелляционного конца. Хочу исчезнуть вместе со щелчком чьих-то тонких пальцев. И чтобы никто не заметил.
Зачем мне это?
Вспомните себя в детстве. Вам всего несколько лет отроду, вы нашкодили. Что будете делать? Скроете свое фееричное авторство, сбежите с места преступления. Но те, кто мудрее вас – родители – обязательно раскроют тайну, накажут или не накажут. А страшно всегда.
Я много суетилась, думала, делала, опять думала, а оказывается – не в ту сторону. Нельзя слишком много думать. Сердце теряет навыки ощущений…
Я устала. Устала и чувствую себя маленькой. Та бутылочка с этикеткой «самодостаточность» оказалась очень невкусной и крайне вредной для здоровья. Душевного, в первую очередь…

8.
И все-таки – я умирать не буду.
Круто, да? Рассуждала, рассуждала, жизнь, смерть, движение, и, такая вся красивая, отказываюсь от намерения. Эх! Было бы все так просто.
Желание умереть – заметьте, желание! – все та же эмоция. Пока я подбирала слова, эмоция улеглась. На первый план выступила жизнь. Жизнь. Я ее люблю. Знаю еще плохо, но люблю. Недостаточно знаю для того, чтобы умереть.
И да, мне не хочется умирать, даже тогда, когда хочется умереть. А это разные вещи.

Осень 2013