Однажды ты впускаешь в свою жизнь первого гематолога, и он... задерживается в ней гораздо дольше, чем можно было представить. Проходит время, появляются и другие, третьи. Кто-то из них прочно закрепляется в ритме естественных изменений, и ты перестаешь считать, сколько лет вы знакомы. А некоторые появляются ненадолго, и это как бы рождает иллюзию выбора: есть возможность забыть - и я забываю. Даже благодаря - забываю и цепляюсь за тех, с кем не первый год вместе. Но что-то идет не так, и, совершив свой годовой оборот, я возвращаюсь к тем, кого хотела забыть, благодаря. И вот тут начинается самое интересное.
Вообще-то самые мощные карты памяти - это музыка и городские точки, где происходило что-то значимое. Ассоциативные поля отдельно взятых людей могут со временем меняться. Сколько раз бывало, что я имела невообразимо сложные, деструктивные отношения, а при встрече со второй их стороной, случившейся много времени спустя, почти ничего не чувствовала и с трудом могла вспомнить, что тогда-то происходило. Или образ человека, сложившийся в одном пространстве, перетекал в другое место и менялся. А тут - вспышка. А тут перед глазами - все, что как будто перечеркивает истекший год.
Ее зовут Белла; назвав имя, можно о внешности, наверное, не говорить. Но бывает ведь очень скучная, гладкая и бессодержательная красота. А тут другой случай. Красота Беллы - густая, прочная, мозаичная, головоломная. Тысяча и одна ночь в больничном коридоре. Из больших окон на нее падает свет; если не смотреть в глаза, то можно ощутить себя в мире вполне реальном. В сказках нет синего спецкостюма медика, антимикробной маски в пол-лица и кипы бумаг в руках.
Но и в реальной жизни не бывает таких глаз с крупными треугольными стрелками. В больнице их тем более быть не может и не должно.
Я путаюсь, переводя взгляд с глаз на истории болезни в ее руках и обратно. В прошлом году одна из историй была моя, поэтому периодически мы вступали в содержательную коммуникацию и встречались в процедурной и манипуляционной комнатах. Она подарила мне метафору про хрустальный бокальчик (это означало, что себя надо беречь), делала больное совсем не больным и даже нежным, бодряще и звонко называла бойцом. Сейчас я наблюдаю со стороны, и оторваться невозможно: у нее самый длинный рабочий день, самый веселый голос, самые емкие и юморные реплики, самый большой эмпатический запас, самое тонкое и сильное тело... Ну и что, и что, собственно говоря? При чем здесь все это - хрустальный бокальчик и тысяча да одна ночь?
Наверное, дело в том, что она, сама по себе наделенная богатой фактурой внешности и содержания, вместила в себя очень много моего, копившегося в течение трех недель пребывания на отделении год назад. Страх, стыд, безоглядное доверие, восхищение красотой и выносливостью, благоговение перед тайнами медицины и... Серьезный диссонанс. Разве может, разве должна молодая красивая женщина с девяти утра до девяти вечера носиться по коридорам в синей рубашке и брюках, прокалывать толстыми иглами поясницы, тягать реанимационные кровати, улыбаться, где нужно, делать выговоры и вежливо осаждать в случае чего, отдыхать день-два, если не прибежит в субботу на отделение (красивая - как будто не было этой недели!), и начинать с понедельника все то же.
А разве могу, разве должна я - молодая, горящая - находиться на отделении, следить взглядом за Беллой, рефлексировать ее работу и свой больничный опыт и размышлять о том, должны ли мы, можем ли мы, молодые и красивые?..
Я не знаю, как, из чего сотворена доктор Белла, но знаю, из чего и как сотворена я сама. На витке этой временной спирали, на том изгибе, где мы сейчас с ней пересеклись, я знаю и чувствую, что иначе быть не может. Для нас обеих это - единственно возможный вариант. Доктор Белла прекрасна настолько, что хочется поместить ее в хрустальный дворец. Но ведь она совсем не производит впечатление человека, которого надо от чего-то беречь и прятать. И если я после всего, что довелось увидеть, не впадаю в уныние и не прячусь, так это во многом потому, что прекрасная Белла себя не бережет, даже не пытается в это играть. Может быть, принцессы с нескучной красотой и таким всемогуществом вообще не должны находиться в хрустальных дворцах. Может быть и мне, с моим любопытством и горячим желанием обо всем увиденном рассказать, не нужен хрустальный дворец. Если мы спрячемся... Кто встанет на наши места? Что мы тогда поймем друг о друге?
Прошедший год все-таки был, как и была целая жизнь, в которую я однажды впустила первого гематолога, а за ним другого и третьего.
В прошлом августе, глядя на доктора Беллу, я могла думать о чем угодно, но не обо всем этом. Несмотря на возвращения, мы идем вперед, и слава богу, что так оно и есть, и пусть продолжается.