КАРИНА И Я
Я любуюсь и восхищаюсь людьми, у которых есть дело всей жизни или большая мечта, к которой они идут. И очень расстраиваюсь, когда злые силы пытаются этим героям и героиням помешать. Ну уж нет, не дождетесь. Добрые силы - справедливость хотя бы - больше и мощнее. Правда, Карина?..
Я поднималась по лестнице горбачевки* и ворчала: "Не хочу, не буду, не люблю..." Не хочу идти в кабинет, не буду разговаривать с профессором, не люблю это место. Не представляю, какой внутренней силой надо обладать, чтобы полюбить этот муравейник, на дорожках которого пересекаются сосредоточенные онкологи и гематологи и уставшие бледные пациенты. Кто придумал, чтобы в маленький квадратный холл выходили двери нескольких кабинетов, в каждом из которых по 3-5 врачей, и оттого очередь кажется очень душной и беспорядочной толпой?...
Я ворчала и медленно открывала дверь в этот холл. Чуть застыла, чтобы привыкнуть к свету, идущему через стеклянный потолок (тоже какая-то странная шутка архитекторов).
- Света!..
Кто это сказал? Как я рада слышать свое имя! Я посмотрела вперед и увидела двух девушек. Начала искать, вспоминать, посмотрела в глаза одной из них.... Точно! Такие глаза могут быть только у...
Глаза - огромные, серые, обрамленные шапочкой и антимикробной маской - приблизились, я почувствовала и почти увидела улыбку, спрятанную за маской.
Карина обняла меня, я осторожно ответила ей.
- Обниматься-то можно? - слабо сказала я.
- Мне? Можно! - весело ответила Карина.
Я забыла свою нелюбовь и внимательно посмотрела на Карину. Кажется, она стала еще тоньше и невесомее; когда вернется на балетную сцену, ее легко поднимет самый ленивый партнер. Мы не виделись почти год - значит, ей уже исполнилось 19. Я знаю, все знаю про ее рецидив и поездку в Германию, но в тот момент, когда я вижу эти украшенные стрелками глаза, чувствую только радость, большую радость встречи и жизни.
Мы вчетвером - я, Карина и наши мамы - собираемся у свободной стенки. "Как вы?" - "А вы?" - и делимся новостями. Прошлым летом мы с Кариной лежали в одной палате на гематологическом отделении. У нее лейкоз, у меня аплазия; она - успешная выпускница вагановского училища, я - до дури влюбленный в свою работу педагог. Наши друзья работают, а мы маемся в четырехместной палате, подставляя вены капельницам и уколам. Оставляя за скобками классические мысли о несправедливости жизни, я любуюсь карининой балетной выправкой и потрясающим жизнелюбием.
Она такая живая и открытая, что даже ядовитая химия не делает ее злой, или неприятной. И фамилия у нее такая твердая - Солдатова.
(Откапываю в памяти сведения о пьесах классицизма; может, ее фамилия - это тоже к традиции "говорящих"?)
В тихие вечерние часы делимся историями. Я - о детях, конечно, о педагогике, Карина - о балете. Больницу тоже иногда обсуждаем, но какое имеют значение наши лекарства и отношения с медсестрами, если она, опутанная трубочками капельниц, аккуратно делает растяжку прямо на койке, а я восторженно зависаю, понимая, что именно в этом - в умении держать себя в форме даже здесь - и скрывается настоящее жизнелюбие.
Я выписалась первой и оставила открытки с пожеланиями и контактами всем соседкам. Меня провожали добрыми словами и закономерным, понятным только нам посылом "чтобы никто тебя здесь больше не видел". Я оглядывалась на обитательниц палаты: помимо нас здесь еще две женщины, гораздо старше. У них не так хорошо получается радоваться. А у нас получалось. И в тот момент я очень верила в то, что все будет ха-ра-шо.
- Ну, что у вас произошло? - спрашиваю Карину и маму.
- Осенью мне сделали пересадку. А через полгода - рецидив, опять бласты в крови, друзья сказали, что надо ехать в Германию.
Ну откуда, откуда в этой тонкой девочке столько жизнелюбия и открытости?
- ...Немецкий профессор что-то объясняет мне, но он говорит по-немецки так быстро, что даже его коллеги не понимают. И я говорю: "Стоп, пожалуйста, помедленнее!"
В Германии Карине снова сделали пересадку. И вот она вернулась в горбачевку, к тем людям, которые весной старательно делали вид, что больше ничем ей помочь не могут. Кажется, что вся усталость, вся боль собралась в лице и фигуре ее мамы - такой же хрупкой с виду. А Карина стоит у стенки и выворачивает стопу, спрятанную в кроссовок, в половинку первой балетной позиции. И большие глаза, подведенные черным, красиво и правильно выглядывают из рамки серой шапочки и антимикробной маски.
Я смотрю на нее и вспоминаю молитвы, которые никогда не знала, и прошу вселенную сохранить эту девочку во имя жизни, любви, балета и всех искусств, в том числе искусства быть собой и идти к мечте.
Но в этот момент профессор приглашает меня в свой кабинет.
***
Вечером до меня окончательно доходит смысл произошедшего в нелюбимом холле. Я пришла туда, где усталость перевешивает энергию, где бегущая строка из вопросов о жизни и смерти перемещается из кабинета в кабинет, где голоса звучат тише, чем в других людных местах, а иногда совсем заглушаются радостными криками детей, опаленных химией, но бодрых. Я готовилась погрузиться в душную атмосферу, ныть и унывать, но на входе в неприятное пространство меня обняла прекрасная балерина, которая перенесла две пересадки костного мозга и рецидив лейкоза.
И я снова вспоминаю невыученные молитвы и прошу вселенную сохранить всех нас ради жизни и ради мечты.

* НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии им. Р.М.Горбачевой
Карина Солдатова умерла в сентябре 2017 года.
Made on
Tilda