День, который заставил меня вспомнить фразу "чуть концы не отдала", завершился температурой 38,2. Единственный подъём температуры за день - ну это победа.

Отданные концы вспомнились, когда лечащий врач решил удалить операционный тампон из раны; а потом ещё раз, когда я с новой повязкой на ноге попыталась доковылять до туалета.

Но я никому ничего не отдала, все при мне. Особенно - желание стоять и ходить на своих двоих. Люди, какое счастье - ходить на своих двоих! Жду этого момента с нетерпением.

- Ну, давайте в перевязочную.
- Но мне больно!
- А вы по стеночке.
- А я не поврежу ничего там? - ткнула в рану.
- Нет, не повредите.

Я не стала спорить с заведующим и надела толстовку. И, конечно, поползла бы по стеночке, но на счастье рядом со мной находится человек с мозгами - соседка Ольга:
- Давай-ка санитарку позовём.

Санитарка пенсионного возраста - истинный пионер, я бы с ней в разведку пошла. Мы очень хорошо шли по стеночке, чуть не с песнями. Но дверь перевязочной так далеко, что я чуть не задохнулась, ковыляя, бухаясь на правую, цепляясь за руку моей пионерки.
- Подавать вам девочку?
- Девочка задыхается, у нее анемия! - с такими словами я ввалилась в перевязочную. Но хирурги не гематологи, эмпатии ноль, никаких успокаивающих разговоров.
- Здесь больно?
- Ааа!
- А здесь?
- Ааааблин!
- Ну все, заклеивайте.

Обратно я катилась с ветерком на коляске. После чего без сил рухнула на койку, осознала свое неправильное поведение и сделала чай с сахаром. Это было очень осознанное решение.

Больше пока ничего не получается осознать. Кто я, где я, что происходит с ногой, кто все эти люди, кем я была до операции и буду после. Потому что вот это всё - огромный вакуум. В который, впрочем, прорвался мой муми-друг.

- Ты же понимаешь, мы с тобой во многом похожи, - тихо говорит Ольга, и глаза у нее краснеют. - Но мне уже лучше не станет, мне бы остаться в том состоянии, что есть. А у тебя есть шанс.
Я смотрю на нее немножко сверху - койка выше ее коляски. Пауза.
- Нет, ты не подумай, я не завидую, я...
- Я понимаю, да.
И ведь правда понимаю, черт побери.

У Ольги очень старый диабет и возраст 50+. Инвалидность, костыли, частично ампутированные пальцы стоп, инсулин, диета. Так будет дальше, и хорошо бы, если бы не хуже, хорошо бы, если бы не было больше язв и не пришлось ампутировать кусочки пальцев ног.

А у меня есть надежда на трансплантацию.

К полуночи, когда мы все уже обсудили, у меня опять поднялась температура. В отходняке мое сознание крутило перед глазами все, что я здесь увидела и услышала: отрезанная нога, разрезанная стопа, маститы, диабеты, боль, кровь, рвота, стоны лежачих бабушек. Одновременно думала о том, что если бы тут делались гонки на колясках, пошла бы в первую тройку, и что лучше бы никогда этого не видеть и здесь не появляться.

А сегодня утром в перевязочной меня встретили: отрезанная наполовину стопа пожилого мужчины с открытой раной и... Пение птиц.
- Атмосфера! - прокомментировал медбрат.

Хи-хирургия, блин.

***
Как известно, темнее всего перед рассветом. Сегодня утром после перевязки свет во мне погас: напряжение последних дней, ядовитые пары адаптации стали выходить со слезами.

Потом пришёл туман и зазвучал в наушниках текстами Довлатова. А потом... Потом на горизонте показалось солнце.

Эта бредовая хирургическая история уложила меня на минное поле. Неверный шаг - взрыв боли, взгляд не туда - сильнейший шок от увиденного. Тренировочная база, честное слово. И кажется, что тренировки рассчитаны на совершенно другой уровень подготовки, а я так, новичок. Но статус новичка не приравнивает человека к нулю, человек в любом случае может попробовать делать то, что умеет.

Ну, я попробовала порисовать. И попросила маму привезти ноутбук. Потому что надо начать что-то делать -вспомнить, кто я на самом деле. Тогда и все кошмары, и боль потеряют в силе.

Сегодня стало очевидно, что в моей ноге поселился Чужой, я - Золушка, которая никогда не пойдет на бал, а персонал четвёртой хирургии - обитатели дремучего сказочного леса. Не то что нечисть, но существа с покоцанной мотивацией; хотят то ли блага, то ли ничего, и совершают при том зло.

Ладно, я просто очень устала.

Лежачее положение и четыре стены - и вот я сочиняю сказки, наполняю пространство, делаю его более живым. Возможно, спертый воздух поспособствовал игре фантазии; может, боль в ноге и головокружения. Но этот чужой больничный мир тоже стал довольно пёстрым, пусть и не таким радужным, как возлюбленное гематологическое отделение.

Впрочем, тут есть один добрый волшебник с бородой и в очках... Нет, не половинках, но с золотистой оправой. Хирург, который меня оперировал. Я видела его через открытую дверь палатного блока, и на минутку мне показалось, что воздух в четвертой хирургии стал немного добрее.

- А тебя гематологи не хотят забрать?
Я нервно хихикнула.
- Не знаю, может быть, хотят. Только что они со мной будут делать...

Сегодня дежурит врач, которая в день операции отказалась давать мне жаропонижающее. Как назло, ночью и все утро я мучаюсь болью в ноге, замечаю на повязке свежую кровь, а потому завожу пластинку:
- Болит, болит, болит.
У врача серые глаза и фамилия с мужским окончанием: Осадчий.
- Сделаем перевязку, посмотрим.

Сделали, рану потревожили, синяк нащупали, "ну, я трогать не буду, закровит сильнее". И когда тройку часов спустя температура взлетела до 38,9, я очень и очень захотела, чтобы гематологи меня забрали.

Медбрат старался. Бегал за таблетками на другое отделение, за раствором в реанимацию, шутил, улыбался, и очень хорошо было от того, что у него такая лохматая борода и такие сильные татуированные руки.

- У нас небольшой набор средств, снижающих температуру, - врач зашла ко мне после капельниц.
- Неужели никто не температурит?
- Бывает, но у нас в первые два дня после операции это считается нормой, мы не всегда снижаем.
- Тогда понятно, почему была такая реакция на мою просьбу в понедельник. Просто мне было больно.
- Больно, да? Ну, у нас тогда сорок пациентов поступило...

Отбой, ребята. Тут есть добрые волшебники и большие молодцы. А ещё, когда температура снизилась, я смогла впервые за неделю помыть голову. В раковине. И у меня есть енот (см.фото).

Живём!

Гематологический пациент на хирургии - это, конечно, злая шутка. Персонал меня не любит. Или боится. Или не меня, а состояния моей крови. Или неизвестности, которую это состояние для них влечёт. Или не боятся, просто не могут перестроиться, сохраняя привычные ритм и скорость движения.

Иногда, впрочем, кажется, что со скоростью у них тут никак. Сегодня я чуть не потеряла сознание, пока ждала капельницу с перфолганом. Причин длительного ожидания набралось много: сначала медсестры не могли, потом, видимо, не хотели подойти, потом подошла робко постовая, и все мое нетерпение полетело в неё.

- Звали?
- Да, раз пять. У меня поднимается температура, уже 38,9, мне нельзя так долго на температуре, потому что тромбоцитов мало, вчера мне сбивали перфолганом, я знаю, у вас его нет, но мне нельзя уколы, а парацетамола я съела слишком много, и вообще, наверное, мне нужно снова поставить катетер.

Пауза. Медсестра вдохнула:
- Хорошо, я передам врачу.

К тому моменту я осталась в палате совершенно одна, и тлеть на 39 градусах мне нравилось все меньше. Ещё минут через десять явился врач, и после него ещё через десять или пятнадцать - медсестра с капельницей. Я сохранила сознание, а на исходе бутылька даже смогла расслабиться. Снимала его постовая, и она извинилась, что так долго.

Я снова осталась одна, вытащила ноги из двух носков и двух одеял и стала думать о том, что никогда ещё не была так упорна в достижении целей и никогда ещё так не верила: я заслуживаю внимательного отношения. Заслуживаю!

Насильно милой хирургии я не стану, но не хочется тут сильно терять в качестве жизни, которое и так на волоске. Сейчас температура поднялась снова, но мне меньше повезло - дежурит медсестра солдат.

- У меня 38,3.
- Если поднимется выше 38,5, я скажу дежурному врачу, и мы дадим вам парацетамол. Меньше мы не снижаем.

Вау!

- Это неправда. Мне давали и на 38,0.
- Это неправильно. У нас гнойная хирургия, и здесь такая температура нормальна...
- У меня лихорадка уже полторы недели, и сегодня это уже второй раз.

Ну, договорились, что перемерю. Думаю все ещё - насильно мил не будешь. Может, они правда не должны подстраиваться под нестандартных для них пациентов. Хотя вообще это несколько противоречит клятве Гиппократа...

Зато теперь я точно знаю, что гематологи хотят меня забрать, но не могут. Профессор сказал. И от этого очень тепло.

Новая соседка спросила, как это в меня все влезает, имея в виду капельницы и пакетики с кровью и плазмой. Я так устала, что имени ее не спросила, и как чужой ответила - мол, не знаю, наверное, своего мало.

Своего действительно мало; говорят, для того, чтобы было, надо поесть.

Но я не хочу есть. Ночью дикие боли, как будто в ране дерутся кошки, а снаружи кто-то сильный вбивает гвозди. Утром лихорадка, отходняк от лихорадки, вливание плазмы, повторная операция (читай - ревизия, чистка раны), отходняк от наркоза, вторая лихорадка, отходняк от лихорадки, пауза, третья лихорадка с диким ознобом... Дальше сами знаете что. Не до еды, в общем.

Но чем больше всякого такого происходит, тем сильнее хочется быть здоровой. А это очень важно.

- Ну что ты нервничаешь, ты же лечиться сюда пришла.
- Да, болеть бывает неприятно.
- Потерпи немного!

Смех Масяни за кадром - если бы я только умела, как она.

Утро началось в шесть, когда меня разбил озноб на температуре 37,5. Пик случился в 7, когда я уже тряслась, как стиральная машинка на шестьсот оборотов в минуту, и надела халат поверх пижамы, чтобы спрятаться под два шерстяных одеяла. 38,8, сбили. В 8 утра зашёл хирург, анонсировал мою очередную поездку в операционную ("Поменяем тампоны под наркозом, чтобы не больно было") и запретил пить-есть. После 10 температура снова решила показать себя, и вот я опять под двумя одеялами, трясусь машинкой... Оборотов на 400. Потом ожидание тромбоцитов и операционной. Операционная и наркоз. Выход из наркоза плавно перешёл в истерику. Было очень больно, и в ожидании действия обезболивания тряслась я как машинка на 1000 оборотов. А потом - температура 40 и судороги.

Надо ли говорить, что офигели здесь все. Даже лицо хирурга, так трогательно высветленное белой футболкой с надписью Turkey, немного помрачнело. Медсестры заходили в палату по двое. Капельниц влили море, включая успокоительную. И только когда я перестала дёргаться, стали думать, а что это было.

А хз, как говорится. И смех Масяни за кадром. Я же пришла сюда лечиться. А болеть неприятно... И кому какое дело, что ни поесть, ни поспать нормально, ни вообще чего поделать: вся энергия уходит на лихорадки, перевязки, поездки В операционную.

Так что же это такое?

Смех Масяни.

Имя этого дня - боль. Огненная, острая, безразличная к уколам, утомляющая сердце. С шести утра не могу найти себе места и предвкушаю очередную ночь без сна. Я сама уже ко всему почти безразлична, потому что состояние пограничное.

Только я решила обсудить с медсестрой, как обезбаливаиться и не подсесть, в палату влетела врач: заведующий, он же мой лечащий, сегодня отбыл, и я прикрепилась к женщине по фамилии Пламенева.

И жару она действительно дала.

- Отнеситесь к боли философски, - затрещала она. - Так должно быть сейчас, у вас глубокая рана, которая не может не болеть. Да и знаете, человек так устроен, что к вечеру начинает обращать больше внимания на боль, потому что заканчиваются всякие дела. Постарайтесь ее не замечать, это просто часть вашей жизни.

Первый голос в моей голове сказал:
- А вы точно хирург?
Второй голос задумался:
- А какой философский подход вы имеете в виду?
Третий пискнул:
- Это что-то из йоги?

Я же в итоге сказала, что, конечно, постараюсь, а потом вызвала медсестру, которая сделала мне укол. Сейчас совсем не готова к философии.

Но это предложение не выходит из головы весь вечер. Философски отнестись к боли! Стать выше страданий! Не обращать внимания! Не спишь - какая разница, будешь ближе к истине, не можешь лечь - ну и что, сидя веселее. Неужели все то же - что не убивает, то делает сильнее?

Конечно, хирургическое отделение делает меня сильнее. Но это не вопрос боли, это уж другое. А боль - никакую, никогда - игнорировать и терпеть нельзя.

Я была настолько права в своем нежелании терпеть боль, что в два часа ночи оказалась в операционной, а после и в реанимации.

Американские горки, честное слово.

Ранним вечером, чуя беду, я стала зазывать медсестру и просить посмотреть повязку - давит что-то, может ослабить? Медсестра просунула палец под бинт, заявила, что сидит он отлично, и ушла. Я уже сидеть отлично не могла - а также лежать, стоять и прочее. Боль и отёк. Позже я попыталась опять, медсестра позвала врача. Он мою ногу пощупал, пожал плечами, сказал, что трагедии не видит и ушел. Подвижки пошли, когда поднялась температура; стало очевидно, что ногу раздувает, боли смещаются. Медсестра бросила "да не увеличился у вас отёк, просто боль", чем вывела меня совсем. Но потянулись косяки дежурных врачей, и стало очевидно, что отек огромный, прикоснуться к нему нельзя, он горит и твердеет. "Ну, не ешь не пей, берём на операцию".

И никогда ещё я не хотела оказаться в этой футуристической комнате с синими стенами, как ночью: страхи страхами, но мысль о потере ноги...

В общем, в два часа поехали. Меня брал под нож врач, который полюбился мне с первого дня в этой больнице: он оперировал меня первый раз, назвал в ту страшную ночь солнышком, а теперь вот устало сел у стены операционной и тихо раздавал команды бригаде, мол, пока нет наркоза, повязку не снимаем - там болезненно все... Мне было очень спокойно, впервые за две недели здесь.

После операции меня потащили в реанимацию. Огромный зал, зелёные стены, "ваши трусы мы снимем и ввбросим, поставим катетер для мочи". Кажется, все ожидали обильных кровотечений и черт знает чего ещё, поэтому я и оказалась на реанимационной койке, удобной весьма, но бездушной. Время снова потерялось. Часов не было нигде, люди сновали, что-то со мной делали, женщина с койки слева умерла, я задремала, потом был обход, потом лихорадка, потом... Напротив меня стонала бабушка с гангреной, надо мной висела бутылка с капельницей, я была укрыта простыней и двумя одеялами. И все, что было со мной из вещей, - бутылка воды.

Мне сделали рентген и увезли на отделение - было похоже на возвращение домой. Сменили повязки на резаной ноге, и я узнала, что рана стала больше раз в пять. Хирург мой не сказал ничего. А я ничего и не спрашивала; режут и режут, значит, проблемы, а сколько будет такая дыра заживать при моих проблемах с кровью - я даже не уверена, что хочу знать.

Сейчас, после очередного болезненного подъёма температуры, я думаю о том, что иногда безоценочность по отношению к происходящему - великое благо. Я не могу никак это оценить. Мне больно, страшно, и я очень хочу встать на ноги. Все остальное уже не так важно.

Берегите себя.

Со вчерашнего дня я начала много спать. Надо ведь когда-то начинать. Брать откуда-то силы и фантазии, а заодно прятаться от реальности.

Закрыть глаза - проще всего всегда, но обычно я так не делаю. Как же закрыть, если наблюдать, смотреть и видеть - самое интересное и важное занятие? Но мозг устал от того, что происходит. Это все уже как-то слишком.

Сегодня рутина: боль, лихорадка, отходняк, общение, а если ничего из этого - спать. Спать и видеть, как я гуляю по предновогоднему городу, ношусь по школе с фотоаппаратом, делаю открытки в подарок и обнимаю всех любимых людей.

- Похоже, что вы - выздоравливаете, - кивнул хирург моей соседке Наташе, - ну а вы, - это мне, - болеете.

Я дружелюбно кивнула. Что-то похожее я слышала неделю назад, когда на месте Наташи лежала Ольга, и наш с ней лечащий врач поделил нас на команду выздоравливающих (Ольга) и команду болеющих (я). Что бы не пришло ему в голову завтра, глядя на повязку над своим коленом, я понимаю: правда надо задержаться.

Честно говоря, не всегда хватает выдержки, умиротворения и терпения. Инстаграм становится опасностью, фотографии в нем - ножами, сообщения - выстрелами. Я откладываю телефон и начинаю путешествовать в пространстве: вот моя кухня, красная кофеварка Мария, место за столом под лампой; вот магазин товаров для творчества, где я выбираю очередной вид бумаги; вот моя школа, я иду в учительскую и душу в объятиях... душу в объятиях всех. А потом заглядываю в классы и валяю дурака. Ы.

А потом я просыпаюсь от дикой боли и молча плачу, пока не приходит медбрат с уколом.

Я верю, ребята, правда. Я знаю, что через какое-то время встану и пойду, что забуду четвертую хирургию. А пока, стиснув зубы, терплю.

Я хотела написать этот пост в третьем лице со сказочным антуражем. Но, во-первых, я очень устала, во-вторых, вот это всё сказочного повествования не стоит.

Половина ушедшего дня прошла в томительном сухом и голодном ожидании наркоза - нужно было менять тампоны в ране. Эти часы я заполняла сном, температурой и болью - надо ведь что-нибудь терпеть хотя бы, если делать что-то другое не получается. В три часа меня взяли в операционную; я заметила, что привыкла к ней и что работающие там люди вызывают все больше любопытства. И вроде бы все хорошо прошло, и я с ветерком вернулась в палату. В палате был кофе. Мне можно было пить.

Но пока я наслаждалась, под больной ногой разлилось море крови. Врач, как всегда, посмотрел на это молча, и вот я снова еду в операционную. Бинты меняют, врач улетает за плазмой - кровотечение надо остановить. Я снова возвращаюсь в палату, у меня даже получается поесть, но в семь часов вечера бьёт злой час, я превращаюсь в тыкву.

С первыми каплями плазмы я чувствую озноб. Но температура 37,5 - это не температура, поэтому продолжаем. На 38.0 приходит дежурный врач, осматривает рану, велит не укрываться чересчур (а меня-то трясет!) и говорит, что этот пакет мы докапаем обязательно, и только потом перфолган. На 38,9 воздух в палате становится горячим; это не только от меня, это ещё потому, что мама начинает злиться - пора снижать температуру. Но этого не происходит и на 39,2; медсестры говорят, что надо докапать пакет плазмы, а то что катетер засорился и капается еле-еле, так это ничего. Ничего, что температура растёт, а количество плазмы в пакете почти не уменьшается.

На 39,7 я улетаю в космос. Слышу, что врач говорит по телефону медсестре "капаем десять минут и снимаем", но этого не происходит и через двадцать. На вопрос "А почему?" медсестра потом ответит: "Вас не было". Я чуть с ума не сошла: меня не было??? Да я впечаталась в койку! Оказалось, она мою маму искала. Наверное искала.

39,7 очень поджимали: я боялась, что снова будут судороги, и никто меня сейчас от них не спасет. Но тут возникла медсестра из реанимации: она поставила другой катетер. Все стало понятно, но не менее опасно.

Так шли часы. Началось в семь, восемь, девять, десять. Мама не уходила, чтобы в случае чего бежать за медсестрой. Одиннадцать. Меня начинает отпускать. И тут на пороге возникает Мой Любимый Хирург и говорит:
- Ну что, солнышко, полегчало?

Солнышко улыбается, но тело ещё напряжено. Нужен ещё час, чтобы прийти в себя и начать шутить. И осознать, что я снова горела, как Павел Корчагин, но не сгорела. И не сгорю.

Я хотела написать этот пост в третьем лице со сказочным антуражем. Но, во-первых, я очень устала, во-вторых, вот это всё сказочного повествования не стоит.

Половина ушедшего дня прошла в томительном сухом и голодном ожидании наркоза - нужно было менять тампоны в ране. Эти часы я заполняла сном, температурой и болью - надо ведь что-нибудь терпеть хотя бы, если делать что-то другое не получается. В три часа меня взяли в операционную; я заметила, что привыкла к ней и что работающие там люди вызывают все больше любопытства. И вроде бы все хорошо прошло, и я с ветерком вернулась в палату. В палате был кофе. Мне можно было пить.

Но пока я наслаждалась, под больной ногой разлилось море крови. Врач, как всегда, посмотрел на это молча, и вот я снова еду в операционную. Бинты меняют, врач улетает за плазмой - кровотечение надо остановить. Я снова возвращаюсь в палату, у меня даже получается поесть, но в семь часов вечера бьёт злой час, я превращаюсь в тыкву.

С первыми каплями плазмы я чувствую озноб. Но температура 37,5 - это не температура, поэтому продолжаем. На 38.0 приходит дежурный врач, осматривает рану, велит не укрываться чересчур (а меня-то трясет!) и говорит, что этот пакет мы докапаем обязательно, и только потом перфолган. На 38,9 воздух в палате становится горячим; это не только от меня, это ещё потому, что мама начинает злиться - пора снижать температуру. Но этого не происходит и на 39,2; медсестры говорят, что надо докапать пакет плазмы, а то что катетер засорился и капается еле-еле, так это ничего. Ничего, что температура растёт, а количество плазмы в пакете почти не уменьшается.

На 39,7 я улетаю в космос. Слышу, что врач говорит по телефону медсестре "капаем десять минут и снимаем", но этого не происходит и через двадцать. На вопрос "А почему?" медсестра потом ответит: "Вас не было". Я чуть с ума не сошла: меня не было??? Да я впечаталась в койку! Оказалось, она мою маму искала. Наверное искала.

39,7 очень поджимали: я боялась, что снова будут судороги, и никто меня сейчас от них не спасет. Но тут возникла медсестра из реанимации: она поставила другой катетер. Все стало понятно, но не менее опасно.

Так шли часы. Началось в семь, восемь, девять, десять. Мама не уходила, чтобы в случае чего бежать за медсестрой. Одиннадцать. Меня начинает отпускать. И тут на пороге возникает Мой Любимый Хирург и говорит:
- Ну что, солнышко, полегчало?

Солнышко улыбается, но тело ещё напряжено. Нужен ещё час, чтобы прийти в себя и начать шутить. И осознать, что я снова горела, как Павел Корчагин, но не сгорела. И не сгорю.

***
- Светлана, а как вас по батюшке?

В превязочной остались я, медбрат и сестра. Только что нас покинула группа великих умов больницы - дружно смотрели мою рану, - и я ревела, медбрат накладывал повязки, а сестра тихо держала мою ногу.

- Дмитриевна.
- Светлана Дмитриевна, вы читали Кастанеду?

Неожиданный получился переход от моих насущных проблем пребывания в больнице к ...

- Нет, не читала.
Далее он объяснил какую-то идею про человека-воина, и что я сейчас - воин, и что надо мне свой путь пройти достойно... И я разревелась ещё сильнее.

Что-то очень давно я воин. Что-то затянулась борьба. Что-то силы-то на исходе. В перевязочную меня тянули на кровати-каталке, хотя раньше всегда - в кресле. Я очень устала быть воином, мирной жизни хочу.

Конечно, у какого-нибудь писателя и на этот счёт найдется сюжет... Ну, у меня вот свой сюжет.

- Олег Николаевич, смотрите!
По моей левой ноге струилась тёмная кровь - ручеёк шел из-под повязки. Врач, который только что отошёл от меня, вернулся и действительно стал смотреть.

- Что это???
- Ну, напрягла ногу, вот и полилось...
- Сделайте что-нибудь!!!!
Он рывком подтянул с моей голени повязку-сетку и позвал медбрата.
- Иди ложись. Жду на перевязке.

В итоге я не успела почистить зубы и сходить в туалет. Раньше тоже не получилось - сразу после завтрака поднялась температура. Пока то, се, сбили, только подошла к умывальнику, тут врач. Приказ лечь был воспринят всеми буквально, поэтому не перевязку и далее по плановым обследованиям я путешествовала на каталке.

И это - прекрасно. Когда боль во время перевязки - врач решил все же подергать тампоны без наркоза - достигала невозможного уровня, я выла и плакала, закрывая лицо одеялом. Господи, сколько можно? Врач гладил меня по животу и говорил "молодец", а я лила сопли в пестрый пододеяльник и думала, что до заживления и отсутствия боли так же далеко, как до луны, а значит - выть мне ещё ой сколько...

И понимала при этом, что совершенно не обижаюсь на хирурга, который делает мне больно. Не получается обижаться.

Прямо из перевязочной меня покатили на УЗИ, а потом и рентген. Я узнала, что далеко не все коридоры в этой больнице красивые, что медбрат, цитировавший Кастанеду, ещё и в армии служил, что на кардиологическом уже новый год (там все украшено). И что боль, которая усиливалась от тряски на неровном полу старых коридоров, можно терпеть довольно долго. Но не бесконечно.

Вернувшись на отделение, я затребовала обезболивание и приготовилась расслабляться. Приехала крестная, мы уютно разговаривали, я даже поела ее студня (!!!). Но семейный уют был нарушен злейшей лихорадкой (Светлан и три одеяла), отозвавшейся дикой болью в ноге. Обезболивания во мне неприлично много. Может, потому я соображаю плохо, и в свободное от боли время много сплю. Вот, как сейчас.

Я свободна от боли - и проваливаюсь в сон.

Но ведь между сеансами сна прорвался аппетит. Врач, разговаривая со мной утром, снял с меня белую ниточку. Завтра будет лучше. А сейчас - спать.

Как же я хочу ходить! Присесть на край кровати, увидеть две равноценные здоровые ноги, сунуть ступни в мягкую обувь и выйти из палаты. Погулять по коридору, посчитать двери, вывернуть в большой холл с телевизором и кофе-автоматом. Спуститься вниз, надеть пуховик и сапоги и выйти на улицу. Там, конечно, пойдет снег, я буду смотреть и дышать. И обе ноги будут крепко стоять на земле.

Но у меня дыра 20 сантиметров над левой коленкой, утрамбованная тампонами, гемоглобин 57, ежедневные тяжёлые лихорадки и много боли. Очень много боли. Я целыми днями лежу в палате, где нет воздуха; во время проветриваний он заходит слишком скромно. До туалета я хожу, держась за стенку, а в прочие места типа операционной и перевязочной меня доставляют на коляске или каталке.

- Такой ты у нас подарок, - приговаривал хирург, повторно бинтуя мою рану после наркозной ревизии. Я не стала уточнять, что он имеет в виду, мне вообще было странно, что он комментирует происходящее.

Ну, устал он от моих болячек, хотя видно, что проникся. Я тоже ужасно устала.

И вот - конец очередного едва выносимого дня, который начался в пятом утра дикими приступами боли, потом температура и наркоз, потом протечка и тромбоциты, потом - дикая лихорадка. Уровень гемоглобина я узнала вот только что: медсестра посмотрела, когда я запросила кислородный агрегатор.

Я хочу ходить. Встать, идти, смотреть, дышать, обнимать, быть.

- Что-то ты сбледнула, Светлана, - заметил хирург, подтягивая каталку с моим телом в операционную.

Да ладно!
Но он же не знает, что я знаю, какой у меня гемоглобин. Хорошо, что вообще заметил то, что стало очевидно для других парой дней ранее.

Но дело не только в том, что Светлана сбледнула. Светлана находится в наивысшем состоянии изнеможения. Вечером она узнает, что гемоглобин в тот день был уже 47, но это будет не очень важно, потому что к тому моменту ей перельют два пакета крови и один - плазмы.

Утро Светланы началось с побудки - заиграла лихорадка, потом все обычно: ожидаем наркоз и капаемся (два антибиотика!), потом наркоз и ревизия, отходняк, температура, аллергия...

Но помимо того, что Светлана сбледнула, врач так же заметил: причина моих мучений в том, что моя болезненная кровь заполняет мышцы, попадает, куда не должна. На мой короткий и многозначительный "Ну это же не означает, что рана моя никогда не заживёт?" Ответил, что рана уже лучше. Что бы это ни значило.

Но пока я измождена. Очень много лихорадки, боли, слабости. Вот, опять глаза закрываются.

Выходные в больнице - такие же почти, как у всех пятидневно работающих граждан. Время замедляется, можно включать лёгкую лень. Поэтому сегодня утром я не особенно торопилась с завтраком и процедурами, а когда все это сделала, поняла вдруг, что привыкла.

Я привыкла к тому, что не выхожу из палаты, что на ноге грязноватая, не розами пахнущая повязка, что сплю я преимущественно на спине, что каждый день медсестры измеряют температуру лазером в лоб (технологии!). Привыкла к тому, что нельзя нормально помыться, что руки исколоты, что много капельниц, что меняются соседки и что я совсем не готовлюсь к новому году в том привычном смысле, когда делаешь подарки и планируешь каникулы...

Привыкла - и нормально. Ну нормально же! Да, в моменты сильной боли, дикой незащищенности перед ней на фоне сниженного тонуса организма все это кажется кошмаром. А так - принесла мама растворимый кофе, и вроде бы жизнь налаживается.

Хотя вот сегодня лихорадки не было, но желудок в шоке от двух антибиотиков два раза в день, мучает меня.

В 17 лет, когда я впервые попала в больницу лечить анемию, я страдала. Мне казалось, что жизнь кончилась, моя лучшая юная жизнь, а вот у моих друзей, которые заходят изредка, она продолжается. Я полагала, что отстаю, и жутко страдала. Но со временем та жизнь стала привычной. Тогда мне казалось диким эта привычность. А сейчас...

Жизнь-то идёт. Конечно, не так, как хотелось бы. Иногда кажется, что ревущая в одеяло девочка в перевязочной - это не я, что захлебывающаяся слезами девочка в операционной, накрытая чёрной простынёй, сто раз проткнутая медсестрой, которая пытается встроить очередной катетер, - это не я. Но ведь когда больно и страшно, я остаюсь собой. Хотелось бы, конечно, не бояться и не плакать, но как ведь, если "На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью".

Вот и по-моему - тоже.

В голове немного проясняется, и я начинаю гонять в мыслях полузабытые понятия, которые раньше доводили до истерики: беспомощность, неполноценность, зависимость. Это все в контексте болезни, конечно. Уверена, не меня одну пугают эти слова, разжитые ассоциациями, но вроде бы в моём возрасте не принято об этом думать.

Но вот - случилось, думаю и поясняю.

Вообще сами по себе эти слова, конечно, к болезни имеют отношение опосредованное и примыкают к ней в тех случаях, когда человек не уверен в себе и своих близких. Это все такие состояния, которые говорят о перекошенном восприятии себя, глубоком недоверии к себе, людям, а то есть и к миру. Тот, кто хорошо понимает, как все устроено, осознает вполне, что автономное существование здоровой личности невозможно, что тело и душа не бессмертны и что вообще самое главное - это связи между людьми, тот ничего такого не боится. Кто вспоминает жизненный путь от рождения до смерти, кто представляет, сколь мала возможность влиять на события в жизни, тот понимает: не существует зависимости - есть периоды, когда кому-то из нас необходимо много заботы сродни той, которую дают в детстве. Вообще страх зависимости - это отрицание доброты, боязнь неполноценности - осколки нарциссизма, а беспомощность... Ну, она же всегда с нами.

К этому, конечно, очень сложно прийти. Я вот лежу и думаю: неужто считаю себя неполноценной, зависимой? Да нет. Сейчас - нет. Для этого мне понадобились годы старания принять доброту, заботу, связи между людьми. Понять, что абсолютная автономность - это саморазрушение. И что болезнь - это не стыдно.

Но Господи, как долго я думала иначе!

Нет, нет и нет: болезни активируют умения сопереживать, заботиться, доказывают доброту. Берегите друг друга! И будьте добрее.

- Ну что, как дела?
- Да вот не могу от наркоза отойти.
- Я тебе там дырочку ещё одну сделал.
- Зачем?
- Ну, было чего куда.

За неделю до нового года я получила в подарок дренаж и аллергию. И такой вот исчерпывающий комментарий врача. Честно говоря, удивляться лень, злиться уже не получается, поэтому я рассматриваю подарки, которые принесли любимые друзья.

Вот маленькая электрическая ёлочка, гирлянда - комок светящихся пятен, плюшевая свинка, книжки про Щелкунчика и юных бунтарок. Рядом со всем этим трубка, торчащая из ноги, теряет в силе. Праздник там, где тебе хорошо, а хорошо тебе делают друзья.

Кроме того, что человеку свойственно ко всему привыкать, ему так же свойственно многое забывать. Чаще всего мы забываем неприятное и больное - оно стирается из головы. А я знаю ещё за себя, что все физические мучения скоро сотрутся. Эмоциональные только - останутся.

Сколько было боли уже! Трепан и пункция костного мозга, установка центрального венозного катетера. Сколько неприятных побочных эффектов терапии, физической немощи; ноги я повреждала в жизни дважды - стопу и колено, растяжения, но тоже не сахар. Все это могу перечислить как набор фактов, поскрипев извилинами. И только с беспомощностью, стыдом, страхом, которые были вызваны физическими повреждениями, делать ничего не нужно.

В прошлом августе мне устанавливали центральный венозный катетер а подключичную вену. У врача не получалось, ушло четыре попытки, после второй меня разбила невралгия вплоть до невозможности вдохнуть. Было больно, страшно, что боль прикончит, стыдно, что лежу голая и плачу. Два дня я потом ходила скрюченная и шарахалась от врача, который ставил катетер. Но теперь я почти не помню этой боли: та боль - не повод не доверять миру. Помню только, что на четвёртой попытке смогла силой мысли выйти за пределы манипуляционной комнаты и прогуляться по городу... Перед тем, впрочем, нарыдавшись в голос, прикрывая глаза ладонью.

С того эпизода я больше помню, что феи гематологии спасли меня обезболиванием и держанием за руку. И сейчас я думаю... Что невыносимые для меня физические ощущения забудутся. Когда я выйду отсюда и буду ходить, думаться будет о хорошем. Я просто это знаю. Изнутри, когда боль и беспомощность стискивают, внутреннее зрение падает, и все кажется невыносимым.

Но потом взгляд откроется - и я буду вспоминать, какие надёжные здесь есть люди и заботливые соседи. И думать о том, какие у меня семья и друзья волшебные.
Точно-точно!

Двадцать шестое декабря. Обратный отсчёт до волшебной ночи (всегда волшебной для меня). В школе рождественский спектакль. Мне на почту летят фотографии, я скучаю. В Инстаграме все нарядили ёлки, почти завернули подарки и суетятся на финишной прямой, останавливаясь по дороге с работы под гирляндой, чтобы сфотографироваться. А мне сегодня зашили рану, и неясно пока, что дальше.

Предыдущие два новых года я встретила весьма интересным образом. Два года назад 30 декабря я отхватила ротавирус (конечно, виноват был бутерброд из буфета концертного зала Мариинки), и к волшебной полуночи воскресла только отчасти. В прошлом году 30 декабря я залетела на гематологию и, подобно Золушке, присела под ёлку на пару часов в новогоднюю ночь, чтобы утром первого января вернуться на больничную койку и превратиться в анемичную тыкву. Не то что бы я стремлюсь построить закономерность; да и привыкнуть можно бы. Отпустить. Но ведь что-то точит, точит и точит.

А вот что: кажется, во-первых, что я отказываюсь чем-то обделена, а во-вторых, все случается не так, как я хочу. Что, конечно, неприятно.

С первой гусеницей я разбиралась долго и понимаю прекрасно, что всегда только приобретаю. Что бы ни случалось, никто ничего не отбирает у меня. Это как бы я решаю: отобрали, обобрали, ну то есть я жертва. Нет, не отобрали. Дали, подсказали, подарили, обратили внимание, отвлекли от огоньков. А вот вторая гусеница...

Я первая всегда говорю, что мы очень мало влияния имеем на события своей жизни. Но, наверное, не могу для себя никак определить, насколько мало. Мне хочется верить, что усилием воли я могу... Могу! Вылечиться могу. Дойти до исполнения всех своих желаний. Ведь нужно хотеть и обязательно знать, какие шаги сделать на пути к мечте. Но каждый раз получается, что и этого мало. Что нужно хотеть, знать и...

Ну, видимо, просто быть. Безоценочно благодарно быть.

Я все ещё думаю, что очень сложно быть постоянно готовой ко всему. Не знаю, как заранее научиться принимать неприятные повороты и обломы в желаниях. Не понимаю, как стать настолько просветленной, чтобы ещё и не плакать от обиды и боли. Но знаю, что очень важно принимать все в плюс.
Я ни-че-го не теряю. Я становлюсь богаче.

- Ты теперь в команде выздоравливающих. Но о доме думать пока рано.

С моим хирургом общаться трудно, хотя и приятно. Изнутри и снаружи он мягкий, ширина и выкат детсковатой нижней губы не особенно компенсируются ростом, хирургической силой и крупными часами на запястье. Говорит он так же, как выглядит: деловитость, осторожно, сдерживая детский порыв сказать все как есть - и не сдерживая при том улыбку, если ему нравится то, что происходит.

Он улыбается второй день, а значит, моя рана ему симпатична. Вижу, что он осторожничает в прогнозах, и не тороплю; в конце концов, интерес у нас один. Но история-то затянулась, и я решила что-нибудь сегодня изменить, чтобы не сойти с ума. И - поехала красотка кататься по коридорам на инвалидной коляске, поддерживая здоровой правой слабую левую.

На самом деле, я хотела забыть боль; после перевязки она стала невозможной. Ждать действия укола приходится долго, и вместо того, чтобы раскачиваться, придерживая повязку, я встала. Вдруг поманил коридор. И крестная, которая была со мной в это время, очень проворно подкатила простенькую коляску клетчатой ткани, где возле правого колеса идеально расположилась подставочка для ног.

Мы тихо двигались по коридору, который я чуть не впервые видела в правильном ракурсе - до того все на каталке, глаза в потолок. Я была завернута в шерстяное одеяло и кряхтела, когда неловкое движение коляски отзывалось в ноге. На удивление, мне нравилось быть такой - хрупкой, болезненной, заботливо продвигаемой по большому миру.

- Что, на прогулку? - улыбнулся хирург.
- Да! Я решила все поменять в своей жизни.
- Ну, все менять пока рано...

Собственно, все уже изменилось. Осталось только осознать.
Сидя в коляске, я забыла о боли. Думая о том, что новый год, скорее всего, встречу здесь, я уже это допустила.
Ну, вперёд! Полный вперёд.

- Так, сегодня переливаем плазму, тромбоциты, эрмассу, завтра контрольный анализ, на второе число я уже тромбоциты заказал, если сам не приеду, дежурный врач перельет...

Я лежу на каталке в операционной, отсвечивая белым торсом, трусами в цветочек и окровавленной повязкой на ноге. У меня юбилейное десятое посещение этого зала таинств, и я мысленно (и вслух - но только самым весёлым медсёстрам) прошу о бонусах. Но человек, который в этом зале меня постоянно сопровождает - хирург мой, - от романтики и бонусов далёк, раздает вот указания. Эх.

Мама говорит, что, отходя от наркоза, я уверенно заявила, что врачи садисты. Это правда, относительно хирургов - истина: они осознанно причиняют боль. Но даже в полубреду я не вкладываю в это слово ничего такого, говорю любя. Просто правда - больно.

И только окончательно отойдя от наркоза и напившись кофе, я начала понимать: новый год и каникулы для меня в этом году пройдут здесь, в больнице Святого Георгия на Северном проспекте. Хирург уже все распланировал и подготовил, медсестра велела припрятать зелёный катетер до второго января, "не отдавайте никому, пока я не выйду на работу". В больнице суета, в коридорах пациенты, персонал в поту и с языком на плече. Тридцать первого ожидается прибытие весёлых и невеселых травмированных людей.

Что же буду делать здесь я?
Да все то же. Красивая пижама, кофе, книжки, фильмы, посты, общение - все, что люблю. Это будет необычный новый год. Главное, что он - придет.

- Такое чувство, что мы обезвреживаем бомбу, - шепнула я красивой рыжей медсестре Ане.
- Так и есть, - тихо ответила она.

На самом деле, мы только что вытащили из моей синюшной руки сотый за пару недель катетер, и Аня ювелирными микродвижениями всаживала иглу во внешнюю сторону моей правой кисти. Там ещё с прошлых выходных синяк не зажил. Я выдохнула только после того, как Аня вынула иглу, забинтовала мою кисть и пожелала спокойной ночи. Так заканчивается очередной мой день в больнице. Что он мне принёс?

Великое открытие: если оставить за скобками дыру в ноге, тьму капельниц и синяки, то я, подобно принцессе, обитаю в сказочном замке сказочного мира. В вакууме, короче.

Как только я про это подумала, кинулась гуглить: наверняка где-то в мире есть замок Святого Георгия! Такой обнаружился в Португалии. Я грустно улыбнулась его фотографии и закрыла вкладку: моя история совсем о другом.

Собственно, дело в том, что сейчас, когда позади самое страшное (верю и надеюсь, три раза по дереву), а впереди новогодние каникулы, мое существование здесь свелось ко сну, потреблению пищи, радостному общению с друзьями, которые наконец перестали бешено работать, и томному созерцанию подарков, которые я получаю по неизвестным заслугам. У меня есть все: новогодний колпак, новая книга Водолазкина, пенал с муми-троллями, банановый кофе, пупс в костюме мыши, корзина фруктов, светящиеся ёлочки и даже ангел. Дом полон прекрасных вещей, а я сама при том лишена каких-либо новогодних забот и совершенно изолирована от гонки последних дней декабря. Совсем! В моём замке нет погодных изменений, больших елок, Дедов Морозов и огней, очередей, шороха подарочной бумаги - ну вот никакой суеты. Снега нет - вечное лето, я постоянно в шортах. И я очень, очень плохо понимаю, как идёт жизнь за окном. На наш пятый этаж не доходит. Любой взрослый мне позавидует, так ведь?

Но я не умею просто лежать и получать удовольствие, потому что картина мира всегда представляется мне многомерной. Я осознаю красоту и прелесть своего положения, понимаю, что впереди выздоровление, а значит - время и силы на любимые занятия. А все равно что-то опять точит.

В таком вакууме нет волшебства, потому что главное волшебство - это любимые люди. А в замке довольно одиноко.

Многие обильно желают мне оптимизма, стойкости носа и хвоста, но я не могу делать вид, что мне нравится быть принцессой в замке. Мне нравится быть принцессой в любимом деле и с любимыми людьми, и это, как ни крути, главный стимул выздоравливать.

Сегодня у меня появился танцующий игрушечный поросёнок, заводной и весёлый. Сегодня дежурил медбрат Женя, надёжный и быстрый. Сегодня лучшая на свете мама купила мне пижаму мечты. Я на все это посмотрела, поулыбалась, а под вечер выключила свет и позорно расплакалась.

- Ты просто устала, это гормоны, а слезы - это вода, поэтому плачь, только смотри осторожно, голова заболит, - приговаривает соседка, и я жалею, что не одна в палате. Чувствительным людям вроде меня просто необходимо иногда плакать. Особенно - сверхчувствительным. Много плакать, чтобы потом летать от счастья. И никакие комментарии тут не нужны.

У меня ведь все не как у людей. Красота лиц, отношений, профессионализма, произведений искусств приводят меня в восторженное беспокойство, обратные явления, близкие к уродским, вызывают гневное нетерпение. Это все происходит отдельно от того, что, как говорится, если разобраться, мир-то многообразен, и прелесть его во всех этих контрастах как раз и состоит. Нет, ну это - другое. Понимая все это, можно быть - точнее, чувствовать себя, - несчастливой.

Вчера я долго не могла уснуть: думала обо всех прекрасных людях, которые... Ну вот которые есть рядом, все и прекрасные. Думала, как привыкла к обитателям хирургии, какой добрый у меня хирург; щипала себя, вспоминая счастливые мгновения, проведённые вместе со школьными волшебниками; грустила по феям гематологии и профессору - давно не виделись; и чувствовала все же, что тут в любом направлении - да. Да! Сложилось. О друзьях и не говорю.

Тем не менее, утром я проснулась в тревоге и волнении. Спросила себя, что случилось. Ничего! И тревога не улеглась. К вечеру она вырвалась слезами. Я перечислила себе все детали большого счастья, которое я искренне ощущаю каждый день, но заплакала ещё пуще...

Потому что, во-первых, я жуткая зануда, во-вторых, как и большинство, не доверяю своему счастью, а в-третьих, в самом счастливом счастье всегда есть протечка.

Утекают мои силы в недомогание - всё-таки я сильно нездорова. Утекает мое спокойствие при мысли, что хирургия - только этап огромного пути лечения. И что вся эта дрянь разлучает и будет разлучать меня с любимыми людьми и делами. И не так страшна неизвестность, как то, что живые мои желания бьются о скалы неизменяемых обстоятельств.

Я часто слышу, что все пройдет, что думать надо только о хорошем, или лучше вообще не думать. Но я не умею не думать - и чувствую очень остро, сильно. Думаю, вполне можно разрешить себе слезы сегодня, чтобы завтра веселиться с поющим поросёнком и надеть новую пижаму. Тут ведь никаких противоречий, простой я - живая.

P. S. Температура стабильно нормальная, нога растревожена и побаливает, слабость и головокружения. Неплохо, в общем.

Как проходит новогодняя ночь в больнице? Очень хорошо проходит, если того сильно желают пациент и его близкие.

Когда я осознала, что новый год буду встречать здесь, напряглась, конечно. Потребовалось время, чтобы заглушить истерический голос в голове, который кричал: "Господи, новый год в больнице, без ёлочки, домашнего уюта и прогулки после полуночи, ну так же вся жизнь под откос пойдет, никогда я отсюда не выйду". Но когда голос утратил силу, я услышала другой, более спокойный и даже почти приятный: "А не переоцениваю ли я, часом, влияние одной ночи на последующие триста с лишним? А не обесцениваю ли я умение создавать атмосферу и помощь друзей в нелёгком деле болезни?" Послушав умные слова, я вспомнила, что праздник делают люди, и не наоборот, и доверилась тем, кто готов был сотворить немного волшебства для хромой анемичной пациентки хирургии, которая четыре недели не выходит на улицу.

В итоге у меня здесь было все, что нужно. Новый праздничный наряд - пижама с тюленем, полная атрибуция праздника - гирлянды с огоньками, красный колпачок, плюшевый символ года, живая ёлочка, мандаринки и оливки, хорошая компания. Вкусная еда, президент, куранты, объятия и фейерверки за окном - и мне было так хорошо, что я забыла, где нахожусь.

Провожая старый год соковым тостом, я громко заявила, что, мол, мне в уходящем году все понравилось. Моя чудесная компания не поняла меня совсем; а я всего-то имела в ввиду, что мне было интересно. Удовольствие от прожитого года - это не вопрос составления списков "хорошее против плохого"; это вопрос ощущения полноты жизни. И в этом смысле мой год был очень крутым. Как и все предыдущие, он состоял из радостей и горестей; как и раньше, я в сотый раз поняла, в чем смысл жизни и куда нам плыть. И так будет в каждом последующем! Именно это мне и нравится.

А жизнь - одна, и в ночь на первое января никакие счётчики не обнуляются. Нет этих счётчиков! Есть только наша упорная вера в лучшее и бородатое поклонение какому-то календарному богу; мол, кладу на алтарь шикарную ночь и забиваю себе место в раю. Отмечу в классной компании - и я в домике, укрыта от бед.

Новогодняя ночь красива, и сказку ее мы действительно создаём сами. Только не для будущего. Для настоящего.

Давайте желать друг другу счастливого продолжения и ровного почерка на страницах жизни. Ура!

Все утро я ворчала.

- Что за жизнь, никакого личного пространства. С 8 утра колют и капают. В любой момент к тебе в палату может войти кто угодно, и все он будет о тебе знать, и даже может начать трогать, и делать больно, и в любой момент у всего персонала есть доступ к твоему телу, и ничего ты не можешь с этим поделать! Правила игры.

Доворчалась до того, что сломался очередной катетер, снимали его с кровотечением из кисти, новый поставили не с первого раза, да ещё и в правую руку. На обеих уже давно цветут синяки, куда колоть, непонятно, рисовать я теперь не могу, и вообще - сколько можно меня колоть, капать, дербанить мою рану! Истерика, занавес.

Залежалась я здесь, конечно, и становлюсь нервной, ворчливой, тревожной.

Но эти состояния касаются только тела и доступа к телу. В остальном я совершенно перестала тревожиться. Прошлое живёт в прошлом, настоящее в настоящем, а будущее всплывает перед глазами в виде пушистых облачков-мечт, не более. Я научилась просто лежать, если плохо себя чувствую, не читать, если не читается, не идти, если идти сил нет, и уютно пристраиваться у окна, закинув ноги на батарею, если хочется каникулярного уюта.

Меня всегда сильно удивляло близкое соседство боли и радостей, тревоги и покоя. Но я никогда при том не думала, что именно из-за того, что все эти состояния настолько близко, музыка полноты жизни звучит так красочно. Полнота полутонов, аккуратные переходы состояний. Минимализм простых тональностей - вовсе не то.

Или я сошла с ума от боли и антибиотиков.

Но верю, верю, что моя хромота и грация балерины - вопрос всего-то нескольких полутонов, двух-трех нот...

Потянулся второй месяц моего заключения в замке Святого Георгия, и вместе с тем, как тепленькая на шапку Ипполита, потекло чувство: жизнь налаживается.

Сегодня дела обстоят так. Я живу в двухместной комнате на пятом этаже, туалет, душ и холодильник прилагаются. Сплю немного, но достаточно цельно, хотя нога и кошмары нередко пробуждают в ранние часы. По утрам пью кофе и завтракаю чем-то вкусным домашним, днём лежу или сижу с книжкой, вечерами родители и друзья катают меня по коридорам и этажам. Книги, общение, кофе, ненавязчивая головная боль, спокойная температура 37,2 и запах живой ёлочки в изголовье койки. Я могу спать на боку, не мучаясь от боли. Господи! Какое счастье!

От сего дня я свободна от антибиотиков (месяц приёма - и мой мозг на 90 процентов состоит из них; надеюсь ко всему прочему, что я теперь стерильна), катетеров (вытащили сегодня тот жуткий из правой кисти) и впервые за все время побывала в кафе на первом и седьмом этажах. Конечно, потягивая капучино за прозрачным столиком в холле, я смотрела в сторону лифтов, коридора, ведущего в приёмное отделение, и видела себя образца 3 декабря, хромающую после осмотра хирурга. Сейчас ведь очень удобный момент, чтобы вернуться в точку отсчёта. Я успокоилась, привыкла, стала гораздо лучше себя чувствовать (читай - вернулась в типичное анемичное состояние)... И лучше понимать, зачем мне все это.

С первой недели пребывания здесь я стала думать, что вот это всё - подготовка к испытаниям будущего. К трансплантации, скажем, о которой сейчас совсем нет данных. Но будет же она когда-нибудь! А это гораздо более сложный марафон. Но в последние дни мне дважды снилось, что я сдаю неформатный экзамен, состоящий из нескольких частей; какое-то дико важное тестирование, требующее, конечно, подготовки. Я засомневалась и начала думать иначе. Мол, вот это всё - не тренировка, а экзамен. Проверка на прочность. Поэтапная причём, как любое уважающее себя тестирование. Долго отвечаю на вопросы, это правда; но к чему торопиться с ответами, если такой экзамен требует знаний всей жизни?..

А на самом деле я хотела просто сказать, что у меня все хорошо, а мечтаю исключительно о том, чтобы свернуться калачиком под одеялом.

- А я теперь без катетеров!
- Да знаю, и без капельниц.
- Я свободная женщина!
- Можем это исправить?..
- Нет!
- Вот так категорично?..
- Да!

Пауза.

- А если я месяц принимала антибиотики, я стерильна?
- Нууу, не факт. Вот то, что все микроорганизмы сдохли, это наверняка. Но микрофлора кишечника осталась. Да и органы работают...
- Сдохли. Точно сдохли.

Медбрат Женя уходит, и я совсем больше не вижу его, потому что общих дел теперь нет. Таблетки разносит санитарка, температуру измеряет уборщица, а я - исколотая, анемичная, одышливая, но свободная. Смотрю Инстаграм, как телевизор: там весь мир показывают, кто куда поехал, знай себе, листай профайлы. А я лежу на диване-койке, изредка подползаю к окну или холодильнику и ничего такого особенного не чувствую по поводу того, что больше месяца не выходила на улицу.

Если честно, гуляла я последний раз 29 ноября, а 30-го уже только хромала от машины в клинику и от остановки до дома. Но время идёт, и весь этот бред остроту свою теряет. И кажется, что весь мир только и ждёт, когда же я отсюда выйду, а я...

А я - свободная. И время остановилось.

Второй месяц торчу на хирургии, блистая анемичными приколами и осложнениями, а заведующий, он же мой лечащий врач, так ничего и не понял.

После недельных каникул он ворвался в палату раньше обычного с лицом весьма праздничным и затеял интервью. "Ну, как прошли праздники? Что антибиотики? Как нога, беспокоит? Температура?" У меня было чувство, что он затосковал без работы, оттого так многословен и праздничен. И ровно по той же причине резюмировал словами:

- Сегодня снимаем швы. Готовься - морально.

Наверное, я должна была радоваться, но за время каникул моральная готовность к добровольной сдаче на манипуляции с раной уснула, как и все тело, как и уставшая голова. Только привыкнув к жизни без лидорадки я осознала, что пережило мое тело, как много было болезненного и как нервно я стала реагировать на простые предложения типа подставить руку, чтобы медсестра взяла кровь. Поэтому я напряглась и на всякий случай спросила у пары человек, чего ожидать от снятия швов.

- Аааа блин!
- Что, комарики кусают?
- Аааа, какие жирные комары!
- Да ладно тебе, ничего не трогаю.

Я выдохнула.

- Красота! В общем, мы залечили рану на 90 процентов. Варианты дальше такие: либо переводим тебя в первый мед на общую хирургию, либо ты идёшь в поликлинику по прописке и делаешь перевязки там.

Я вспомнила, как терапевт из поликлиники обливал себя спиртом и еле касался меня, прослушивая лёгкие, после того как увидел мои анализы...

- Нет, поликлиника не вариант, не дружу я с ними.
- Ладно, 9-го выйду и решим.

Медсестра укатила меня, освобожденную от швов и дренажей, в палату, где через полчаса врач нагнал меня снова.

- Такой вариант: выписываем тебя сегодня.
- ???
- Сегодня едешь домой, потом оформим тебя на дневной стационар, будешь приходить на перевязки.

С юго-запада на север, ага. Но, кажется, не это важно...

- А какого числа вы меня обратно возьмёте?
- Девятого.
- Что делать с моим гематологическим препаратом?
- Ну, можешь девятого ввести его у своих гематологов, к нам десятого придёшь.
- Так там тоже историю надо открывать.
- А, да, так нельзя, конечно.
- Анализ крови 9-го возьмёте?
- Зачем?..

Он так ничего и не понял.

Собственно говоря, мало кто поймет, почему я не обрадовалась предложению уйти домой прямо сегодня, почему не хочу ездить на перевязки к Святому Георгию и что не так в вопросе "зачем?". Сейчас я слишком хорошо понимаю, насколько серьезно болею и как важно держаться поближе к врачам. Остаться в праздники с едва заросшей раной, будучи анемичной, одышливой и слабой, не имея договоренности с гематологами на первые рабочие дни после праздников, страшно. Две поездки на скорой за год - это не катастрофа, конечно, но хочется впредь избегать. А заболевание все менее предсказуемо. Мой гемоглобин действительно обладает волшебным свойством растворяться изо дня в день, лишая последних сил и кислорода, поэтому сдавать клинический анализ крови мне нужно регулярно. Уйти с хирургии без единого подтверждения выздоровления ноги (пусть врач и говорит, что рана - красота) - посевы, УЗИ - кажется легкомысленным.

И пусть врач не настаивал ни на каком варианте, его непоследовательность и обилие информации повернули свободу той стороной, которая пугает. Оттого на полдня я лишилась способности радоваться и взяла у соседки валерьянки.

Когда рана затянется, я снова стану собой - анемичной девочкой с острой нехваткой кислорода, которая устает от всего даже сидя. Большой мир для этой девочки опасен - угрозы на каждом шагу: непреодолимые расстояния, кружащий голову общественный транспорт с его микробами, необходимость разговаривать, взаимодействовать. У меня есть спасательные круги; но не одна я их держу. Потому очень тревожусь, когда меня пытаются отправить в плавание без них.

О чем это я? Швы и дренажи сняли. Я становлюсь собой - анемичной девочкой с острым недостатком кислорода...

В последние дни каникул на меня напали анемия и бессонница, из-за чего относительно спокойное существование в замке Святого Георгия стало невыносимым. Я как-то совсем рас-строилась, крепче вцепилась в кофе и книжки с картинками - заботливые друзья все предусмотрели. В последние два дня я обнимала красивые издания "Щелкунчика" и "Маленького принца" - родные, тёплые тексты. Как хорошо!

И совершенно неожиданно обнаружила, что две эти книжки посылают один сигнал - о разнице восприятия мира взрослыми и детьми.

Эта довольно очевидная мысль вдруг показалась очень свежей; может быть, именно потому, что она настолько очевидна, я перестала ее замечать. Сначала я восхищалась; и Гофман, и Экзюпери очень даже жирно намекают на то, что взрослые часто видят и мыслят примитив, а с эмоциями у них вообще туго, в то время как дети... Дети! Они, в отличие от взрослых, способны создавать миры и очень хорошо в них жить. Великое умение. Радость сменилась ужасом: господибоже, где же, во-первых, это пограничье между мирами проходит, во-вторых, взрослые и дети живут рядом - и как легко не понять друг друга! Гораздо легче, чем понять и сблизиться!...

Впрочем, это я просто плохо сплю, потому так реагирую. На самом деле обе эти книжки как раз для того и написаны, чтобы всех-всех сблизить, особенно - детей и взрослых. Это обязательно произойдет, если постараться. Если допустить многообразие и забыть о примитиве.

С этой спасительной мыслью я надеюсь крепко уснуть, чтобы встретить новую жизнь (а она обязательно наступит завтра, когда все врачи выйдут на работу) в состоянии более стабильном.

В последние дни каникул на меня напали анемия и бессонница, из-за чего относительно спокойное существование в замке Святого Георгия стало невыносимым. Я как-то совсем рас-строилась, крепче вцепилась в кофе и книжки с картинками - заботливые друзья все предусмотрели. В последние два дня я обнимала красивые издания "Щелкунчика" и "Маленького принца" - родные, тёплые тексты. Как хорошо!

И совершенно неожиданно обнаружила, что две эти книжки посылают один сигнал - о разнице восприятия мира взрослыми и детьми.

Эта довольно очевидная мысль вдруг показалась очень свежей; может быть, именно потому, что она настолько очевидна, я перестала ее замечать. Сначала я восхищалась; и Гофман, и Экзюпери очень даже жирно намекают на то, что взрослые часто видят и мыслят примитив, а с эмоциями у них вообще туго, в то время как дети... Дети! Они, в отличие от взрослых, способны создавать миры и очень хорошо в них жить. Великое умение. Радость сменилась ужасом: господибоже, где же, во-первых, это пограничье между мирами проходит, во-вторых, взрослые и дети живут рядом - и как легко не понять друг друга! Гораздо легче, чем понять и сблизиться!...

Впрочем, это я просто плохо сплю, потому так реагирую. На самом деле обе эти книжки как раз для того и написаны, чтобы всех-всех сблизить, особенно - детей и взрослых. Это обязательно произойдет, если постараться. Если допустить многообразие и забыть о примитиве.

С этой спасительной мыслью я надеюсь крепко уснуть, чтобы встретить новую жизнь (а она обязательно наступит завтра, когда все врачи выйдут на работу) в состоянии более стабильном.

Друзья, сегодня коротко и без метафор.

С хирургии Святого Георгия меня выписали, чтобы завтра я оформилась на родное гематологическое отделение в первом меде. Идея в том, чтобы долечить мою рану под крылом гематологов - так гораздо безопаснее.

Рана заживает, но саднит и кровит: под повязкой - багровый рубец длиной 20 сантиметров и четыре открытые раны, похожие на лунные кратеры. Большой участок кожи при том нечувствителен, коленка слегка отекла. Я хожу мало и с тростью.

Перерыв в госпитализациях в один вечер после полутора месяцев резервации - это слишком даже для меня. Но делать, как говорится, нечего. Продолжаем королевский путь.

Спасибо, что вы со мной.